К ванне, в которой помещается коридор, вода подается шлангом из водопровода. Пар для согревания воды идет по железной трубе, выведенной в ванну от парового отопления.
Медленно, спокойно и неотвратимо, как в настоящем несчастье, вода заливает пол. Светлые тени бегут по стенам пустынного коридора.
Это герой картины Раздольный открыл кингстоны белогвардейского парохода. Предполагается, что в одной из кают лежит без чувств Карташева. Спасать ее будет Раздольный.
Нагретая вода залила коридор выше колен.
– Давай волну! Сначала будет спасаться команда!
Сбоку, невидимо для строгого глаза аппарата, досками взбалтывают воду. Сцена идет без репетиции. Репетировать в воде, к крайнему сожалению для режиссеров всего мира, невозможно.
– Свет! Приготовились! Первый, второй номера в воду.
Статисты храбро низвергаются в пучину и бредут в тяжелой, блистающей, как олово, воде. Они выдирают друг у друга спасательные пояса, показывают всю низость человеческой натуры в минуту смертельной опасности, они подымают своим барахтаньем океанские волны и спасаются наверх по мокрой лестнице.
Возвратившись назад и извергая из сапог, рта и носа струи теплой воды, они снова бросались в коридор и снова честно утопали.
Эти сцены сделаны были очень хорошо.
– Приготовились! Пошел, Василий Ефремыч. Бороду только не замочи. Так, так! У двери стучи!
Увешанный пробками, Раздольный ищет героиню.
Она в это время уже очнулась и, ужасаясь, видит воду, бьющую сквозь двери в каюту. Сюда должен ворваться Раздольный, чтобы спасти героиню.
Но эта сцена будет снята позже. Потому что вода занята в коридоре и переливать ее в каюту будут только после того, как в коридоре всё кончится. А сейчас Карташева считается уже спасенной, и могучий Раздольный уносит ее на своих голых плечах.
Бороду свою он все‐таки замочил, и в то время, как пожарные перекачивают воду в каюту, Раздольный сушится у юпитера.
Вольтова дуга пылает, и борода дымится. По углам ателье матросы спешно сбрасывают с себя промокшее и отяжелевшее платье.
Прожектора поворачиваются и заливают неумолимым светом каюту. Они тухнут только после сцен в утопающей каюте.
В этот день ателье работало подряд шестнадцать часов.
...Для постановки картины «Дороти Вернон» американцы соорудили настоящий средневековый английский замок.
Картину засняли, и она пошла гулять по экранам. А замок остался. Разрушать его было жалко. Кроме того, пропадали напрасно аршинные парики, башмаки с пряжками, ленты, банты и прочий исторический шурум-бурум.
В результате – еще одна историческая картина из времен борьбы английского парламента с королем, разыгранная в том же замке: «Клинок Керстенбрука».
Замок, специально приспособленный для картины, был хорош. Сценарий, специально приспособленный к замку, – менее удачен. Получилась картина, светящаяся отраженным светом.
Никакой такой борьбы парламента с королем, конечно, не было.
Просто на экране суетилось множество джентльменов в нарядной сбруе, в париках и кружевах. Все они находились в сложном, но для зрителя очень скучном родстве между собой.
К половине картины некоторых джентльменов поубивали, и экран немного расчистился. Тогда выяснилось, что Керстенбрук – защитник парламента. До этого он смахивал просто на неистового дуэлиста.
Ричарду Бартельмесу, способнейшему актеру, делать было нечего. Сценарий давал работу только клинку. И шпага Бартельмеса работала вовсю.
Режиссер злоупотреблял крупным планом. Но, по правде сказать, смотреть в этом плане такое мужественное и выразительное лицо, как у Бартельмеса, было приятно.
Не убили Бартельмеса-Керстенбрука в этой картине только потому, что он главный герой и без него пришлось бы кончить дело много раньше.
Зато его мучили, избивали и оковывали цепями.
Это становится постоянным амплуа Бартельмеса. Он всегда, кажется, играет мужественного страдальца.
Хороши в картине пейзажи, зеленые луга и поляны «старой Англии». Но всё это – вместе с париками и водевильной «борьбой» – взято напрокат из «Дороти Вернон» и в прокате изрядно попорчено.
Кстати, так и осталось неизвестным, чем же кончилась «борьба парламента с королем». Ибо всякая борьба прекратилась, как только «их уста слились в поцелуе».
Трафарет вступил в свои права.
...– Нам не надо компота из слив!
Это было сигналом к возмущению приютских детей.
Они плевали в компот, выливали его на пол и танцевали на тарелках. Детей всегда кормили компотом из слив, и он очень им надоел.
Сильнее всех шумела зачинщица детского бунта в картине «Найденыш Джуди» – Мери Пикфорд.
Начальница приюта была чрезвычайно неприятно поражена.
Но мы, зрители, сочувствовали:
– Правильно, Мери! Долой всякий компот!
Мы ведь тоже любим бунты.
Тем хуже было нам на «Двух претендентах». Компот подавался там в каждой из десяти частей картины.
Обычно Пикфорд играет две роли в последовательном порядке.
Вначале – нежную и строптивую замарашку, а под конец картины – девицу, успевшую в антракте между пятой и шестой частью получить прекрасное воспитание в английском вкусе.
Это воспитание почти всегда портило Мери. Она скучнела.
Но человеку естественно расти даже на экране. Зритель вспоминал короткие клетчатые халатики Мери-замарашки, но все же примирялся с длинными платьями Мери-девицы.
В «Двух претендентах» Мери ведет свои роли в несколько необычном порядке, и поэтому в картине оказалось множество заколдованных кадров.